Эксклюзивное интервью с Momus

Момус (он же – Ник Куррье) прибыл в Москву налегке: в вязаном обдряпанном костюмчике и с легкой сумочкой наперевес, где лежал его iMac Titanium. Попал сюда со второго раза: приехав за день до концерта в "Шереметьево", он выяснил, что его виза начинается только со следующего дня, и, поругавшись с пограничниками (насколько применимо к такому обаятельному существу слово "поругавшись"), отправился назад в Берлин. А на следующий день был уже пущен в Россию по всем бумажным правам. Надо сказать, что меломаны Момуса всегда ценили как вычурного интеллектуала, словоизобретателя и эссеиста; редкому интеллигенту удавалось прослушать хотя бы один его альбом до конца, не поправив пенсне. Хотя liner notes и тексты песен всегда исправно читались и цитировались. Он и внешним видом похож на бродячего мудреца, клошара-ваганта, которому гораздо больше удовольствия доставляет заплетать слова в причудливые косички, чем создавать изощренную музыку. Посмотреть на это "солнышко лесное" в клуб "Запасник" собрались чуть ли не все, кто краем уха слышал имя Момуса, – такой притягательный флер Куррье создал свой разносторонней деятельностью (помимо записи собственных альбомов, он продюсирует чужие и занимается журналистикой).
Момус сидел посреди сцены на высоком барном стуле, к публике был повернут тот самый iMac. Периодически он брал в руки гитару, которую ему всучили уже в Москве. Отвратительное качество звука компенсировалось предельной интерактивностью концерта: Ник гримасничал, срывался в медитативный транс, свойственный нашим бардам, причудливо прыгал, просил заказывать песни и говорил, что каждый должен найти внутри себя Чебурашку. С Чебурашкой Момус познакомился в Японии. Это меховое существо стало для него одним из символов России, совпав с терминологической оказией «прикольного формализма». Словосочетание было предложено Ником для характеристики всего наивного и непростого, в том числе и собственных песен. Пел он больше часа, за это время поредела публика – вытерпеть прикольную (но все же) нудятину Момуса было нелегко. После шоу, когда ему предложили заказать еды, он заявил, что у него все с собой, и, действительно, в сумке рядом с подаренным плюшевым Чебурашкой лежала поchatая буханка хлеба, видимо, купленная в Берлине. Еще одна занимательность произошла в холле гостиницы "Украина", где его поселили, и где мы писали с ним интервью. К Момусу подошла дородная пожилая проститутка и предложила недорого сделать эротический массаж. Вот и представьте себе выражение лица ни бельмеса не понимающего шотландца, главным московским страхом которого было то, что у него тут отнимут лэптоп!


Ф.М.: Отразилось ли в "Момусе" его шотландское происхождение? Если не касаться кельтского альбома "Folkotronik", насколько Вы остались шотландцем?
Momus: Отразилось и довольно сильно. Мои родители происходили из очень консервативной семьи, где нельзя было ходить в кино, выпивать, возвращаться позже 10 часов домой. Они были кальвинистами, а кальвинисты – это нечто, навроде «Аль Каэды» христианского мира. Самым интересным способом проведения досуга считалось посещение церкви.

Ф.М.: Кто из философов повлиял на Вас больше всего во время обучения?
Momus: Наверное, Теодор Адорно и в особенности его книга “Minima Moralia” – это не философское произведение, она больше похожа на дневник или на блог – сетевой дневник, который он писал между войнами.

Ф.М.: Как сложилось, что Вы занялись музыкой?
Momus: Я с детства произносил какие-то околомузыкальные звуки, и мой отец – у него была докторская степень в изучении того, как дети усваивают язык – он записывал мою речь, сажал меня за пианино, просил покривляться и ставил кассету на запись. Подобными штуками занимался Ноам Хомский, считал, что язык у детей развивается структурно. Когда я был подростком, мне хотелось быть участником какой-нибудь поп-группы, позже я решил заняться графическим и промышленным дизайном и собирался поступать в колледж St. Martin в Лондоне. Оказавшись там, я был так напуган размерами столицы, что резко передумал, и поступил в университет города Абедина. Я всегда что-то сочинял, бренчал на гитаре. В середине моего курса я начал записывать песни и делать демо-кассеты, затем посылал их в Эдинбург.

Ф.М.: Как бы Вы определили тот специфический жанр, который раскрывает Ваши взаимоотношения с искусством? Графомания, исповедальный психоанализ…
Momus: Я бы сказал, что занимаюсь дилетантизмом, профессиональным дилетантизмом. Пробую свои силы то здесь, то там. В музыке, например, меня интересует поверхности – сочетания смыслов и звучаний, какие фактуры образуются при столкновение различных пластов. Мне не нравятся поп-звезды, которые занимаются исключительно музыкой.

Ф.М.: Как Вы были связаны с английской гей-тусовкой? Вы же делали саундтрек к фильму Джармена «Синий», кто-то Вас даже обозвал «Марком Алмондом для маленького человека»…
Momus: (устало смеется) Когда я начинал выступать как Момус в начале 80-х, мир был взбудоражен проблемой СПИДа. В мейнстриме под удар попало гей-сообщество, даже в социальной рекламе о гомосексуалистах говорили уничижительно. Так получилось, что геи опять были вытеснены в некий вынужденный андерграунд, а мне всегда хотелось ассоциировать с меньшинством, с униженными и оскорбленными. Оригинальное название моего альбома “Tender Perevert” на самом деле – “Homosexual”. Тогда гей как ролевая модель был гораздо интереснее, чем гетеросексуал. Сейчас культурные ориентиры мира сильно поменялись, и меня немного беспокоит то, что people перестают отлиchatься друг от друга. В 70-е существовала идеология “come out”, когда главным поступком для гея или лесбиянки было признаться в том, что он не такой как все, стать открытым в своем отличии. Сейчас все наоборот: people пытаются доказать, что они одинаковые, что геи и лесбиянки – такие же people, как и все остальные. Люди пытаются спрятаться в своей нормальности, и вот уже геи женяться – кстати Саппатеро, новый испанский премьер очень настроен на введение законодательных основ под гейские браки…

Ф.М.: Он гей?
Momus: …нет, он стрейт, просто очень прогейски настроенный политик. Но однополые браки – это тоже форма утаивания, растворения в нормальности. Хорошо, конечно, что эти проблемы вынесены на суд общественности, хотя мне бы хотелось, чтобы people доказывали в обществе свое право на отличие.

Ф.М.: Правильно ли считать Вас одни из изобретателей стиля easy listening?
Momus: 10 лет назад в середине 90-х на нашем лейбле мы пытались реализовать …м-м… так скажем пре-ретро чувственность. Тогда все были в роке, слушали Judast Priest и прочую муть, а мы хотели явить собой нечто противоположное – чистенькое и очень британское. В то время многие были на героине, ну или делали вид, будто принимали героин, мы же хотели в этой ситуации просто пить чай.

Ф.М.: Это несерьезное возрождение 60-х вылилось в то, что электропоп и 80-е стали дико популярны. Группа Ladytron была издана на «легком» лейбле Tricatel…
Momus: Я не знаю…кто-то считает, что настоящие 80-ые были интереснее того, что сейчас делают по поводу того времени. Другие убеждены, что сейчас все гораздо лучше. Это не мое дао музыки. Мне интереснее то, что произвел журнал RE/search своим сборником “Incredible Strange Music”, где были Перре-Кингсли, какие-то смешные перепевы musique concrete, Джордж Брассан, поющий реггей…

Ф.М.: Да, эта вещь была самоценной, а электро превратилось в прикладную музыку для клубов…
Momus: Ну так всегда происходит, это законы развития всех процессов.

Ф.М.: Вы также известны как изобретатель странных терминов – «аналоговое барокко», «скрингейзинг». Какой из них – Ваш любимый?
Momus: Мне больше всего нравится «прикольный формализм», который применим к вашему Чебурашке и ко всей японской сенсибильности. Это концептуальное видение мира через призму глупости, сознательное упрощение ситуаций, наивное бытие. Моя теория состоит в том, что на Западе формализм был связан с тяжестью городской жизни. Вспомните Диккенса, Достоевского, превративших город в форму своего повествования. В Японии, где сложилось безопасное закрытое общество, формализм есть нечто детское, дружелюбное.

Ф.М.: Ну а что Вы скажете о нашей стране, противопоставляющей всей фактурной грубости жизни таких парней, как Чебурашка?
Momus: В своем эссе о «прикольном формализме» я писал об остранении – термин, изобретенный Шкловским, - состояние, которое заставляет выглядеть вещи странно. И этот метод отлично работает в закрытых обществах. Люди, живущие некомфортно, чей мир похож на компьютерную игру, не будут играть в страшные игры, и наоборот – при безопасной жизни они будут стремится в самые страшные виртуальные реальности. И, я думал, Россия, страна известная своей неблагополучной жизнью, по крайней мере, в 90-е годы, когда совершалась масса преступлений, и был низкий экономический уровень, когда people были одиноки и несчастны, менее всего пригодна для «прикольного формализма». Я был очень удивлен, когда Тимофей (Тимофей Овсенни - московский клубный промоутер, устраивающий так называемые «вечеринки Чебурашек», с которым Момус состоит в e-mail-переписке – прим. ФМ) рассказал мне о своем движении. Это означает, что Россия становится более мирной, невинной даже страной.

Ф.М.: Это все касается узкой урбанистической прослойки. «Прикольного формализма» у нас нет ни в большом искусстве, ни в кино, нигде… Духовная жизнь у нас по-прежнему довольно радикальна. Расскажите, что за опыт Вам подарила Япония?
Momus: Я часто ездил в Токио, потому что там училась моя девушка (в последствии жена Момуса – певица Каими Кайре – прим. ФМ), но большую часть времени проводил в Нью-Йорке. Случилось 11 сентября, и жизнь сильно поменялась – people стали грустными, город был в безнадежном состоянии, поэтому я решил переехать в Японию. Там я жил как турист, по туристической визе. Чтобы понять Японию, главное - не надо смотреть фильм «Трудности перевода» Софии Копполы.

Ф.М.: В своем эссе, посвященном фильму, Вы писали, что она предала городскую меланхолию…
Momus: Она предала много вещей – визуальную культуру, своего мужа, Японию, она предала всех второстепенных героев в этом мире. Мне не кажется ее видение Токио оригинальным. Она смеется со всеми над низкорослостью японцев.

Ф.М.: Вроде этот фильм про остранение, которое испытывают герои Билла Мюрея и Скарлетт Иохансен…
Momus: Да, наверное, акклиматизация и состояние после резкой смены часовых поясов – это форма остранения.

Ф.М.: Остранение не в уме, а по физическим причинам…
Momus: Да, в природе много всего странного.

Ф.М.: Есть какая-то связь у Токио с Москвой?
Momus: То, что я видел из окна такси, мне показалось очень интересным. Величественная архитектура с признаками азиатчины. Мне нравится этот фантазийный элемент, он делает Москву похожим на застройку японских love hotel. Они стоят по 20 зданий и очень сильно задекорированы. Японцы, когда видят подобные постройки в Москве, наверное, усиленно думают о сексе. (оглядываясь) В общем-то, и понятно – сколько же тут проституток в баре?

Ф.М.: На самом деле, наш город часто сравнивают с Диснейлендом и Лас-Вегасом...
Momus: В этой искусственности она очень сравнима с love hotels. Хотя на Западе и у вас к этим штукам относятся серьезно, а в Японии подобные пространства – это как игра.

Ф.М.: Мне казалось, что в Японии секс ритуализирован...
Momus: Смесь ритуала и игры. Там есть такое понятие «кипу», секс-друзей - это как шоппинг, когда ты осматриваешь, оцениваешь достоинства, выбираешь партнера, решаешь – брать или не брать. Мне нравится термин Такаши Мураками «суперфлэт». Согласно его идее Япония построена на плоскостном восприятии, все существует на одном уровне – развлечения, массовая культура, телевидение, живопись, кино, театр. Там не нужна высокая культура. Возвышенно по-японски – значит забавное. Я, знаете ли, немножко устал (Момус периодически заваливается, через четыре часа ему лететь в Ижевск – ФМ.)

Ф.М.: ОК, тогда последний вопрос: на концерте были споры по поводу того, что у Вас с глазом. Некоторые считают, что Ваша залихватская пиратская повязка – это жест, наподобие расписной ложки в петлице у Малевича.
Momus: У меня действительно довольно серьезное инфекционное заболевание, заражение произошло из-за грязной воды. Я его долго не лечил, все стало раздваиваться, мне было хуже и хуже. Потом прошел через кучу операций. В какой-то момент у меня начались жуткие галлюцинации: мне казалось, что из моего глаза растет женщина, и я смотрю на мир тремя глазами – ее и моим одним. Сейчас болезнь вроде бы удалось остановить. Некоторые people из-за такого впадают в депрессию, я не впал.

Рейтинг: Ваша оценка

Легенда

  лучше быть не может

  потрясающе

  хорошо